За рекой подпирая небо синели хребты

За рекой подпирая небо синели хребты

В полночь выключим сервер.
Надо сохраниться.
Сервер не будет доступен до 02:00 воскресенья.

Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).

Перед нами открылся великолепный вид: река вьётся (1) тускло синея сквозь туманную даль (2) по водянисто-зелёным лугам, и человек (3) охваченный светлым дыханием весны (4) крепнет, вольнее ему дышится, радостнее у него на душе.

Пояснение (см. также Правило ниже).

Приведем верное написание.

Перед нами открылся великолепный вид: река вьётся , тускло синея сквозь туманную даль, по водянисто-зелёным лугам, и человек, охваченный светлым дыханием весны , крепнет, вольнее ему дышится, радостнее у него на душе.

Запятые должны быть поставлены на первом и втором местах: это запятые, показывающие границы деепричастного оборота «тускло синея сквозь туманную даль».

Запятые 3 и 4 — это запятые перед и после выраженного причастным оборотом обособленного определения, стоящего после определяемого слова — «охваченный светлым дыханием весны».

Запятые должны стоять на местах 1, 2, 3 и 4.

Правило: Задание 17. Обособление определений и обстоятельств

ОБОСОБЛЕНИЕ ОПРЕДЕЛЕНИЙ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

В за­да­нии 16 от уча­щих­ся требуется уме­ние видеть обособ­лен­ные и не­обособ­лен­ные второстепенные члены пред­ло­же­ния и рас­став­лять запятые в пред­ло­же­ни­ях с обособлением. При том, что обособ­лять­ся могут все вто­ро­сте­пен­ные члены, в дан­ное задание вклю­че­ны лишь слу­чаи обособления/необособления опре­де­ле­ний и обстоятельств . Таким образом, в задании могут встречаться сочетания двух видов обособленных членов, и расстановка знаков препинания будет зависеть от особенностей обособления определений (см. пункт 16.1) и обстоятельств (см. пункт 16.2)

16.1 Обособленные определения. Основные понятия.

Обособленные определения — это вы­де­лен­ные по смыс­лу при по­мо­щи ин­то­на­ции и за­пя­тых определения.

Следовательно, необособленные — не выделенные запятыми и интонацией .

Вы­ра­жа­ют­ся как обособленные, так и не­обособ­лен­ные определения чаще всего* полными фор­ма­ми при­ла­га­тель­ных или причастий . Это согласованные определения , то есть оно со­гла­су­ет­ся в роде, числе и па­де­же со своим глав­ным сло­вом (= ГС). Как обособленные, так и не­обособ­лен­ные определения обозначают при­знак предмета (главного слова).

* Обратите внимание : случаи обособления несогласованных определений, выраженных именами существительными, в данном разделе не рассматриваются, так как задания ЕГЭ не содержат подобных примеров.

Если у опре­де­ле­ния нет зависимых слов, то это одиночное определение .

Если от определения можно задать вопрос к другому слову (словам), то есть при опре­де­ле­нии есть за­ви­си­мые слова, его на­зы­ва­ют распространённым . Самый яркий при­мер распространённого определения— при­част­ный обо­рот (=|ПО|) .

Пример 1. Машина (какая?) (ГС) «скорой помощи» , |стоящая поперёк мостовой |, успе­ла при­влечь зевак. Определение к слову «машина» выражено причастием «стоящая»; от него мы задаём вопрос где? — к «поперёк мостовой». И причастие, и зависимые от него слова включаются в причастный оборот.

Пример 2. Точно так же бы­ва­ют обо­ро­ты при имени прилагательном: На стек­ле (ГС) каком?, |се­реб­ря­ном от инея| , мороз на­ри­со­вал узоры. От при­ла­га­тель­но­го «серебряном» ста­вит­ся во­прос от чего ? к «от инея», следовательно, при­ла­га­тель­ное и за­ви­си­мое слово со­став­ля­ют определительный оборот(=|ОО|).

И причастный, и опре­де­ли­тель­ный обо­рот яв­ля­ют­ся одним чле­ном предложения — определением.

Если опре­де­ле­ний несколько, то они могут быть однородными , если они от­но­сят­ся к од­но­му члену пред­ло­же­ния и между ними есть (или можно вста­вить) союз И или есть запятые;

и неоднородными , если от­но­сят­ся к раз­ным чле­нам пред­ло­же­ния и между ними нет или нель­зя вста­вить союз И или нет запятых.

Приведём при­ме­ры распространённых од­но­род­ных определений, вы­ра­жен­ных при­част­ны­ми оборотами:

Пример 3: Мальчишка , |катавшийся на санках| и |игравший с сестрёнкой| , оказался сыном нашего соседа.

К главному слову мальчишка относятся два распространённых определения, каждый из которых выражен причастным оборотом: «катавшийся» + зависимые слова и «игравший» +зависимые слова

Схема: ГС +(ПО и ПО) .

Как видите, между двумя од­но­род­ны­ми ПО за­пя­тая не ставится, по об­ще­му пра­ви­лу упо­треб­ле­ния за­пя­тых при од­но­род­ных членах, соединённых оди­ноч­ным со­ю­зом И.

Пример 4: В сле­ду­ю­щем при­ме­ре распространённые определения не яв­ля­ют­ся однородными, так как от­но­сят­ся к раз­ным чле­нам предложения:

Мальчишка , |катавшийся на санках| ,(1) и |играющий со своей дочкой| сосед оказались папой и сыном. Катающимся был мальчишка, а играющим — сосед.

Схема: ГС+ПО , И ПО+ГС . Если вы­бро­сить оба оборота, пред­ло­же­ние не сломается: Маль­чиш­ка и сосед ока­за­лись папой и сыном. За­пя­тая под но­ме­ром 1, таким образом, нужна не для од­но­род­ных определений, а для гра­ни­цы пер­во­го при­част­но­го оборота.

16.1.1. БАЗОВОЕ ПРАВИЛО обособ­ле­ния определений

Вернёмся ещё раз к примеру Мальчишка , |катавшийся на санках| , и |играющий со своей дочкой| сосед оказались папой и сыном.

Почему после слова «мальчишка» перед ПО (=причастным оборотом) стоит запятая, а перед словом «сосед» нет?

Существует ряд правил, регламентирующих это. Определим самое важное, практически единственное правило, которое нужно знать при выполнении задания 16 при работе с определениями.

Причастный (определительный) обо­рот всегда обособляется, если стоит после глав­но­го слова.

Вот по этой схеме обособление происходит всегда: ГС+ПО.

Пример 5: Человек, |не пом­ня­щий прошлого| , ли­ша­ет себя будущего. Обособился причастный оборот, стоящий после главного слова.

Пример 6: Были слыш­ны звуки, |похожие на стоны деревьев| .Схема: ГС+ОО.

Обособился определительный обо­рот, стоящий после после глав­но­го слова

Меняем ме­ста­ми ПО и ГС в приведённых предложениях:

Пример 7. |Не пом­ня­щий прошлого| человек ли­ша­ет себя будущего. Обособ­ле­ния нет, так как схема иная: ПО+ГС

Пример 8. Были слыш­ны |похожие на стоны деревьев| звуки.Обособления нет. Схема: ОО+ГС

Обратите внимание: Нет такого правила: при­част­ный обо­рот вы­де­ля­ет­ся запятыми . Совершенно необходимо соблюдение условий для его выделения.

16.1.2. ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ПРАВИЛА обособ­ле­ния определений

Нижеприведённые правила можно назвать дополнительными только с точки зрения необходимости для выполнения задания 16. Эти правила входят в школьный курс русского языка, обязательны для изучения, но в заданиях ЕГЭ написания, регламентированные данными правилами, не встречались.

1. Причастный оборот должен обособляться в позиции перед опре­де­ля­е­мым словом , если опре­де­ле­ние имеет зна­че­ние при­чи­ны или уступки .

Пример 9: |Измученная мно­го­днев­ной засухой| , земля жадно уто­ля­ла жажду. (Почему земля утоляла жажду? Потому, что была из­му­че­на засухой.) Схема: ПО+ГС.

Пример 10: | Украшенная блестящими шарами |, ёлка то и дело привлекала внимание котёнка. Почему елка привлекала внимание? Потому что была украшена. Схема: ПО+ГС.

Пример 11: Выросший в нищете и голоде , Павел враждебно относился к тем, кто был в его понимании богатым. Почему так относился? Потому что вырос в нищете.

Если зна­че­ния причины нет, то обо­рот по об­ще­му пра­ви­лу не выделяется.

|Повешенный на дерево| скворечник в этот же день ока­зал­ся заселенным. (Нет причины, нель­зя утверждать, что его за­се­ли­ли потому, что он ока­зал­ся повешенным. Обособ­ле­ния нет, действует базовое правило.)

2.Обособление про­ис­хо­дит всегда, если опре­де­ле­ние от­но­сит­ся к лич­но­му местоимению.

Схема: ПО+(ГС=ЛМ). , где ЛМ личное местоимение.

Пример 12 |Увлечённый разговором| , он прислушался.

Пример 13 Разгорячённый и взволнованный , он вбе­жал в комнату.

Пример 14 Обогащенный новыми понятиями и чувствами он принялся перечитывать опять свои книги.

Очень часто эти два правила сочетаются в одном предложении:

Пример 15 Утомленный ходьбой по болоту, забрел я в сарай и заснул глубоко: с одной стороны есть причина (почему заснул?), с другой — главное слово-личное местоимение.

Вышеперечисленные правила относились к обособлению причастных и определительных оборотов.

Существует ещё один тип обособления, отличающийся от других.

3. Обособляются несколько нераспространённых определений, соединённых со­ю­зом и (или без него, с запятой), стоящие после глав­но­го слова.

Схема: ГС+Определение + И+ Определение.

Пример 16 Мартовская ночь, об­лач­ная и туманная , оку­та­ла землю.

Пример 17 Весенний дух, весёлый и беспутный , ходил повсюду.

Обращаем вни­ма­ние на то, что в за­да­ни­ях очень часто встре­ча­ют­ся предложения с двумя−тремя при­част­ны­ми (определительными) оборотами, что услож­ня­ет процесс вы­де­ле­ния их границ. При этом может получиться, что обо­ро­ты либо по­сле­до­ва­тель­но идут друг за другом, либо встра­и­ва­ют­ся один в другой, либо находятся справа и слева от ГС. При этом в предложениях могут быть и будут необособленные определения, выраженные одиночными прилагательными, причастиями и местоимениями.

Приведём при­ме­ры разбора наи­бо­лее трудных пред­ло­же­ний с обособ­лен­ны­ми и не­обособ­лен­ны­ми опре­де­ле­ни­я­ми

ПРИМЕР 1. Из­да­ли он уви­дел дом, |не­по­хо­жий на дру­гие| , |по­стро­ен­ный каким-то ита­льян­ским ар­хи­тек­то­ром| .

ПРИМЕР 2. Над ещё не улёгшим­ся после не­дав­ней бури бес­край­ним морем воз­вы­ша­лось небо, уни­зан­ное ярко мер­цав­ши­ми звёздами.

16.2. Обособленные обстоятельства. Основные понятия

Обособленные об­сто­я­тель­ства — это оди­ноч­ные деепричастия и де­е­при­част­ные обороты . Де­е­при­ча­стие — осо­бая форма глагола, от­ве­ча­ет на во­про­сы что делая? и что сделав?, от­но­сит­ся всегда к гла­го­лу и обо­зна­ча­ет добавочное дей­ствие по от­но­ше­нию к основному. Например, в пред­ло­же­нии Сде­лав боль­шой круг по га­зет­но­му пе­ре­ул­ку в Кис­лов­ке , Левин опять вер­нул­ся в го­сти­ни­цу и, по­ло­жив перед собой часы , сел, ожи­дая две­на­дца­ти. вы­де­лен­ные слова — деепричастия, подчёркнуты как об­сто­я­тель­ства вместе с за­ви­си­мы­ми от них словами, то есть де­е­при­част­ны­ми оборотами (=ДО)

16.2.1 Основное пра­ви­ло обособления де­е­при­ча­стий и де­е­при­част­ных оборотов.

В от­ли­чие от при­ча­стий и при­част­ных оборотов, оди­ноч­ные деепричастия и де­е­при­част­ные обороты вы­де­ля­ют­ся запятыми всегда, не­за­ви­си­мо от места их расположения .

Случаи, когда деепричастия не выделяются, то есть не обособляются, не влючены в задания ЕГЭ и не входят в объём информации, необходимой для выполнения задания 16.

16.2.2 Особые случаи. По­ста­нов­ка запятых при не­сколь­ких сказуемых или не­сколь­ких оборотах (одиночных деепричастиях).

Сложность за­да­ний состоит за­ча­стую в том, что в пред­ло­же­нии могут быть раз­лич­ные комбинации со­че­та­ний обособленных об­сто­я­тельств и сказуемых. Например, при одном ска­зу­е­мом могут быть два (и более) ДО или оди­ноч­ных деепричастия; могут быть два, три сказуемых, и каж­до­му свой (свои) ДО. Рас­смот­рим эти ва­ри­ан­ты подробнее.

1. В предложении два однородных сказуемых, а деепричастный оборот относится к одному из них.

Пример 1. В кар­ма­не галифе Сер­гей нащупал крош­ки махорки и, осторожно стрях­нув его со­дер­жи­мое в руку , завернул тол­стую неуклюжую цигарку.

В пред­ло­же­нии два од­но­род­ных сказуемых, ДО от­но­сит­ся к ска­зу­е­мо­му «завернул». Де­е­при­част­ный оборот, на­хо­дя­щий­ся после союза И, от­де­ля­ет­ся от него за­пя­той (союзы не вклю­ча­ют­ся в де­е­при­част­ный оборот). Заметим, что ДО легко ис­клю­ча­ет­ся из предложения, если гра­ни­цы оборота вы­де­ле­ны верно, то пред­ло­же­ние не сломается: В кар­ма­не галифе Сер­гей нащупал крош­ки махорки и завернул тол­стую неуклюжую цигарку.

2. Если к од­но­му сказуемому от­но­сит­ся несколько ДО , то есть при со­че­та­нии деепричастных оборотов, знаки пре­пи­на­ния между ними рас­став­ля­ют­ся так же, как и при од­но­род­ных членах предложения:

Пример 2. Он пошел , пошатываясь и все под­дер­жи­вая голову ла­до­нью левой руки , а правой тихо дер­гая свой бурый ус . В пред­ло­же­нии три од­но­род­ных обособленых обстоятельства, от­но­ся­щих­ся к одному сказуемому, за­пя­тые перед И и перед А стоят/не стоят по пра­ви­лу однородных членов.

3. Де­е­при­част­ные обороты, от­но­ся­щи­е­ся к разным глаголам-сказуемым, вы­де­ля­ют­ся по отдельности:

Пример 3. Сергей, постояв еще минуту , мед­лен­но направился к груде угля и, аккуратно под­сте­лив полу шинели , сел на боль­шой кусок антрацита. Ска­зу­е­мых два, к каж­до­му относится свой де­е­при­част­ный оборот.

Если рядом сто­я­щие деепричастные обо­ро­ты относятся к раз­ным глаголам-сказуемым и союз и не вклю­ча­ет­ся в их состав, то каж­дый из них вы­де­ля­ет­ся отдельно:

Пример 4 Он стоял , прислонясь к груде ци­би­ков чая , и, бесцельно по­гля­ды­вая вокруг себя , барабанил паль­ца­ми по своей трости, как по флейте. Извлечём ДО, чтобы убе­дить­ся в вер­ной постановке зна­ков препинания. Он стоял и барабанил паль­ца­ми по своей трости, как по флейте.

Источник

За рекой подпирая небо синели хребты

Александр Александрович Фадеев

Собрание сочинений в семи томах

Том 1. Разгром. Рассказы

В. Озеров. Вступительная статья

Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце.

Ординарец Морозка, отгоняя плетью осатаневших цесарок, сушил на брезенте овес.

— Свезешь в отряд Шалдыбы, — сказал Левинсон, протягивая пакет. — На словах передай… впрочем, не надо — там все написано.

Морозка недовольно отвернул голову, заиграл плеткой — ехать не хотелось. Надоели скучные казенные разъезды, никому не нужные пакеты, а больше всего — нездешние глаза Левинсона; глубокие и большие, как озера, они вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем многое такое, что, может быть, и самому Морозке неведомо.

«Жулик», — подумал ординарец, обидчиво хлопая веками.

— Чего же ты стоишь? — рассердился Левинсон.

— Да что, товарищ командир, как куда ехать, счас же Морозку. Будто никого другого и в отряде нет…

Морозка нарочно сказал «товарищ командир», чтобы вышло официальной: обычно называл просто по фамилии.

— Может быть, мне самому съездить, а? — спросил Левинсон едко.

— Зачем самому? Народу сколько угодно… Левинсон сунул пакет в карман с решительным видом человека, исчерпавшего все мирные возможности.

— Иди сдай оружие начхозу, — сказал он с убийственным спокойствием, — и можешь убираться на все четыре стороны. Мне баламутов не надо…

Ласковый ветер с реки трепал непослушные Морозкины кудри. В обомлевших полынях у амбара ковали раскаленный воздух неутомимые кузнечики.

— Обожди, — сказал Морозка угрюмо. — Давай письмо. Когда прятал за пазуху, не столько Левинсону, сколько себе пояснил:

— Уйтить из отряда мне никак невозможно, а винтовку сдать — тем паче. — Он сдвинул на затылок пыльную фуражку и сочным, внезапно повеселевшим голосом докончил: — Потому не из-за твоих расчудесных глаз, дружище мой Левинсон, кашицу мы заварили. По-простому тебе скажу, по-шахтерски.

— То-то и есть, — засмеялся командир, — а сначала кобенился… балда.

Морозка притянул Левинсона за пуговицу и таинственным шепотом сказал:

— Я, брат, уже совсем к Варюхе в лазарет снарядился, а ты тут со своим пакетом. Выходит, ты самая балда и есть…

Он лукаво мигнул зелено-карим глазом и фыркнул, и в смехе его — даже теперь, когда он говорил о жене, — скользили въевшиеся с годами, как плесень, похабные нотки.

— Тимоша! — крикнул Левинсон осоловелому парнишке на крыльце. — Иди овес покарауль: Морозка уезжает.

У конюшен, оседлав перевернутое корыто, подрывник Гончаренко чинил кожаные вьюки. У него была непокрытая, опаленная солнцем голова и темная рыжеющая борода, плотно скатанная, как войлок. Склонив кремневое лицо к вьюкам, он размашисто совал иглой, будто вилами. Могучие лопатки ходили под холстом жерновами.

— Ты что, опять в отъезд? — спросил подрывник.

— Так точно, ваше подрывательское степенство. Морозка вытянулся в струнку и отдал честь, приставив ладонь к неподобающему месту.

— Вольно, — снисходительно сказал Гончаренко, — сам таким дураком был. По какому делу посылают?

— А так, по плевому; промяться командир велел. А то, говорит, ты тут еще детей нарожаешь.

— Дурак… — пробурчал подрывник, откусывая дратву, — трепло сучанское.

Морозка вывел из пуни лошадь. Гривастый жеребчик настороженно прядал ушами. Был он крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив.

— Мишка-а… у-у… Сатана-а… — любовно ворчал Морозка, затягивая подпругу. — Мишка… у-у… божья скотинка…

— Ежли прикинуть, кто из вас умнее, — серьезно сказал подрывник, — так не тебе на Мишке ездить, а Мишке на тебе, ей-богу.

Морозка рысью выехал за поскотину.

Заросшая проселочная дорога жалась к реке. Залитые солнцем, стлались за рекой гречаные и пшеничные нивы. В теплой пелене качались синие шапки Сихотэ-Алиньского хребта.

Морозка был шахтер во втором поколении. Дед его — обиженный своим богом и людьми сучанский дед — еще пахал землю; отец променял чернозем на уголь.

Морозка родился в темном бараке, у шахты № 2, когда сиплый гудок звал на работу утреннюю смену.

— Сын. — переспросил отец, когда рудничный врач вышел из каморки и сказал ему, что родился именно сын, а не кто другой.

— Значит, четвертый… — подытожил отец покорно. — Веселая жизнь…

Потом он напялил измазанный углем брезентовый пиджак и ушел на работу.

В двенадцать лет Морозка научился вставать по гудку, катать вагонетки, говорить ненужные, больше матерные слова и пить водку. Кабаков на Сучанском руднике было не меньше, чем копров.

В ста саженях от шахты кончалась падь и начинались сопки. Оттуда строго смотрели на поселок обомшелые кондовые ели. Седыми, туманными утрами таежные изюбры старались перекричать гудки. В синие пролеты хребтов, через крутые перевалы, по нескончаемым рельсам ползли день за днем груженные углем дековильки на станцию Кангауз. На гребнях черные от мазута барабаны, дрожа от неустанного напряжения, наматывали скользкие тросы. У подножий перевалов, где в душистую хвою непрошенно затесались каменные постройки, работали неизвестно для кого люди, разноголосо свистели «кукушки», гудели электрические подъемники.

Жизнь действительно была веселой.

В этой жизни Морозка не искал новых дорог, а шел старыми, уже выверенными тропами. Когда пришло время, купил сатиновую рубаху, хромовые, бутылками, сапоги и стал ходить по праздникам на село в долину. Там с другими ребятами играл на гармошке, дрался с парнями, пел срамные песни и «портил» деревенских девок.

На обратном пути «шахтерские» крали на баштанах арбузы, кругленькие муромские огурцы и купались в быстрой горной речушке. Их зычные, веселые голоса будоражили тайгу, ущербный месяц с завистью смотрел из-за утеса, над рекой плавала теплая ночная сырость.

Когда пришло время, Морозку посадили в затхлый, пропахнувший онучами и клопами полицейский участок. Это случилось в разгар апрельской стачки, когда подземная вода, мутная, как слезы ослепших рудничных лошадей, день и ночь сочилась по шахтным стволам и никто ее не выкачивал.

Его посадили не за какие-нибудь выдающиеся подвиги, а просто за болтливость: надеялись пристращать и выведать о зачинщиках. Сидя в вонючей камере вместе с майхинскими спиртоносами, Морозка рассказал им несметное число похабных анекдотов, но зачинщиков не выдал.

Когда пришло время, уехал на фронт — попал в кавалерию. Там научился презрительно, как все кавалеристы, смотреть на «пешую кобылку», шесть раз был ранен, два раза контужен и уволился по чистой еще до революции.

А вернувшись домой, пропьянствовал недели две и женился на доброй гулящей и бесплодной откатчице из шахты № 1. Он все делал необдуманно: жизнь казалась ему простой, немудрящей, как кругленький муромский огурец с сучанских баштанов.

Может быть, потому, забрав с собой жену, ушел он в восемнадцатом году защищать Советы.

Как бы то ни было, но с той поры вход на рудник был ему заказан: Советы отстоять не удалось, а новая власть не очень-то уважала таких ребят.

Мишка сердито цокал коваными копытцами; оранжевые пауты назойливо жужжали над ухом, путались в мохнатой шерсти, искусывая до крови.

Морозка выехал на Свиягинский боевой участок. За ярко-зеленым ореховым холмом невидимо притаилась Крыловка; там стоял отряд Шалдыбы.

— В-з-з… в-з-з… — жарко пели неугомонные пауты. Странный, лопающийся звук трахнул и прокатился за холмом. За ним — другой, третий… Будто сорвавшийся с цепи зверь ломал на стреме колючий кустарник.

Источник



За рекой подпирая небо синели хребты

Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru

— Жиды, комиссары и коммунисты — выходи!

И те выступали вперед, не желая подводить под расстрел красноармейцев, — только не всегда их этим спасали. Выходили перед рядами своих товарищей — такие гордые и прекрасные в своем молчаливом мужестве, с дрожащими губами, с горевшими гневными глазами и, посылая проклятия казацкой нагайке, умирали под ударами шашек, под ружейными пулями… [Д. Фурманов, Чапаев, http://lib.ru/RUSSLIT/FURMANOW/chapaew.txt]

Контрреволюционный мятеж в повести Либединского происходит во время Страстной недели, а об убийстве городских коммунистов возвещает пасхальный благовест. Кульминация «Недели» — обращение главной героини в большевистскую веру. «И, слушая звон колокольный, зовущий к субботней вечерне, думает Лиза о том, что не в церковь пошла она сегодня, не к вечерне, а на партийное собрание» [Либединский, Неделя, с. 70.].

Апокалипсис и распятие — это либо два взгляда на одно и то же событие, либо один взгляд на причину и следствие. В христианском Новом Завете апокалипсис — месть за распятие. В центре Даира можно найти причину его гибели. «Никла вселенская ночь. В мутной обреченности площадей, на фонарях висели трое, с покорными понурыми головами, глядя себе в грудь черными впадинами глазниц».

Голгофа оправдывает апокалипсис. На смену распятию приходят разбегающиеся телеги с невидимыми лезвиями пулеметов, скрещивающиеся в конных тучах пулевые струи и истоптанные в кровяное месиво торжественные гимны владычеств. Но изображение незавершенного большевистского прошлого, в отличие от неизбежного христианского будущего, трудно закончить сценой низвержения безымянных полчищ в огненное озеро. Даже Малышкин, тщательно избегающий «фамильярного контакта», не может справиться с искушением вглядеться пристальнее. В финальной сцене расстрела последних защитников Вавилона массовое убийство уступает место жертвоприношению. «Молча и торопливо расставили их у каменной стены, бледных, с глазами, как застывшие свечи. За безлюдьем переулка ширился гул и крик, вещающий о рассветах; резко и жутко прогрохотал грузовик в мраке у ворот. Никем не слышимая, глухим мгновенным криком проползла смерть». За распятием следует апокалипсис, за которым следует распятие. И так до бесконечности.

Главная задача мифов спасения — избежать ловушки вечного возвращения. Коммунизм (как иудаизм, христианство, ислам и их бесчисленное потомство) — это комедия, в которой мир юных восстает против тирании косности и, после ряда испытаний и переодеваний, изгоняет неисправимых, обращает колеблющихся и празднует победу под свадебные колокола. Смысл пророчества в том, что медовый месяц никогда не кончится, юные влюбленные никогда не превратятся в старых тиранов и «ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

В 1920-е годы самым популярным способом избежать вечного возвращения было остановить время на пути от страстей к апокалипсису. Третий и самый важный сюжет Гражданской войны — исход, или рассказ о странствии из Египта в Палестину, от страдания к искуплению, от жестоковыйного племени к «царству священников и народу святому». В большинстве большевистских евангелий есть все три сюжета. Глава об исходе повествует не о прежнем мученичестве и предстоящем возмездии, а о превратностях пути и радости возвращения.

В «Сорок первом» Лавренева отряд красноармейцев блуждает по пустыне, пока не находит спасение в водах Аральского моря (до наступления потопа). В «Чапаеве» Фурманова «обреченные на гибель красные полки» совершают «последний исход» к берегам Каспия. В «Падении Даира» Малышкина жаждущие «орды» идут «прорывать дорогу в кочевья, где молоко, мясо и мед» (а также «счастье, хлеб и вечера, как золотеющая рожь»). В «Цветных ветрах» Иванова партизаны спускаются с гор к весенним полям, поросшим «лилово-зелеными травами». «Крести их плугом! Блекло-золотистый ветер мечется — крови его севом! Рождение твое празднуем, земля, рождение!» В «Разгроме» Фадеева партизаны выходят из болот и видят «просторное небо и землю, сулившую хлеб и отдых».

Лес распахнулся перед ними совсем неожиданно — простором высокого голубого неба и ярко-рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны, куда хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, — красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя — веселая, звучная и хлопотливая — жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело-розовых облаков, соленых от моря, пузырчатых и кипучих, как парное молоко [Малышкин, Падение Даира; Фурманов, Чапаев; Иванов, «Цветные ветра», с. 326; А. Фадеев, Разгром.].

Платонов напишет свою версию исхода («Джан») в 1935 году, когда спрос на него закончится. А в 1920-е он оставался в плену у мирских двойников исхода — рыцарского и плутовского романа. Степан Копенкин был Дон Кихотом, а не Моисеем.

Хотя в Чевенгуре было тепло и пахло товарищеским духом, Копенкин, быть может от утомления, чувствовал себя печальным, и сердце его тянуло ехать куда-то дальше. Пока что он не заметил в Чевенгуре явного и очевидного социализма — той трогательной, но твердой и нравоучительной красоты среди природы, где бы могла родиться вторая маленькая Роза Люксембург либо научно воскреснуть первая, погибшая в германской буржуазной земле.

В первоначальном Исходе отсутствие молока и меда остается за рамками повествования, а роль странствующего героя играют два титана — Моисей и евреи. Избранный народ путешествует из страны рабства (вынужденного подчинения ложной преходящей власти) в страну свободы (добровольного подчинения истинной абсолютной власти). Моисей остается самим собой, представляя Бога перед избранным народом и избранный народ перед Богом. Он принадлежит обоим и должен оставаться посредине — достаточно близко к абсолютному знанию, чтобы знать, куда идти, и достаточно близко к своему народу, чтобы знать, что за ним пойдут. Простой смертный не может пройти по этой тропе, не оступившись. Моисей слышит Бога, но «тяжело говорит и косноязычен», и народ не всегда слышит его. Бог показал ему землю обетованную, но не позволил перейти Иордан, потому что он согрешил против Бога среди сынов Израилевых при водах Меривы в Кадесе, в пустыне Син.

По мнению Воронского, советской версии исхода требовался «животворный дух диалектики». Литературные большевики должны были сочетать «всесветность и интернационализм» с «нашей фабрикой, с деревней, с революционным движением прошлых эпох и десятилетий». Но проблема Моисея оставалась нерешенной. Красный командир Всеволода Иванова, Вершинин, — «камень, скала», но он русский крестьянин без видимых признаков всесветности. Кожаные люди Пильняка — «лучшие из русской рыхлой, корявой народности», но «Карл-Маркса никто из них не читал». Левинсон Фадеева Карла Маркса читал, но он не из русской народности, а Воронский настаивал, что большевики не должны казаться «варягами». То же справедливо в отношении малышкинского «командарма», чья каменная фигура чужда «мирным сумеркам избы», и леоновского товарища Арсена, чьи глаза, слова, вены и шрамы — голубые «от железа». Все они, по словам Воронского, — «чужие, отдельные, живущие сами по себе». Даже уездные коммунисты Либединского, идущие на смерть за косноязычным товарищем Робейко (который говорит «исход» в значении «выход»), — «замкнутая героическая каста, почти ничем не связанная с окружающим» [Л. Леонов, Петушихинский пролом, http://www.leonid — leonov.ru/files/petushihinskiy.txt; Воронский, Литературные типы, с. 184–185, 189.].

Самым популярным выходом было разделить Моисея на две части: комиссара, который говорит с Историей, и народного героя, который ведет людей через пустыню (и обретает знание). В «Цветных ветрах» Иванова крестьянин-правдоискатель Калистрат становится двойником большевика Никитина, который описывает их обязанности следующим образом:

— Кому хлеб, кому — кровь. Я даю кровь.

— А я чево? Я что должен дать?

— Ты — хлеб.

— Не дам!

— Дашь [Иванов, «Цветные ветра», с. 267. Ср. Katerina Clark, The Soviet Novel: History as Ritual (Chicago: University of Chicago Press, 1985).].

Дал. Его работа — крестить траву плугом.

В «Чапаеве» комиссар Клычков посвящает комдива Чапаева в таинство коммунистического пророчества. Он лепит его «как из воскового», пока Чапаев не принимает животворный дух диалектики. Смерть Чапаева в водах Урала означает, что Клычков научился лепить людей, а люди научились идти за Клычковым.

Опасность «перегиба» в ту или иную сторону демонстрируют, как обычно, Платонов и Бабель. Платоновские коммунисты неотличимы от других деревенских дурачков (замахнулся на миф, а получился фольклор). Бабелевский лирический герой, с очками на носу и осенью в душе, так и не освоил «простейшее из умений» и тихо страдает от неразделенной любви и тайного отвращения к казакам, которым читает Ленина.

Источник

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Разгром

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

• 1
• 2
• 3
• 4
• » .
• 40

Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце.

Ординарец Морозка, отгоняя плетью осатаневших цесарок, сушил на брезенте овес.

— Свезешь в отряд Шалдыбы, — сказал Левинсон, протягивая пакет. — На словах передай… впрочем, не надо — там все написано.

Морозка недовольно отвернул голову, заиграл плеткой — ехать не хотелось. Надоели скучные казенные разъезды, никому не нужные пакеты, а больше всего — нездешние глаза Левин-сона; глубокие и большие, как озера, они вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем многое такое, что, может быть, и самому Морозке неведомо.

«Жулик», — подумал ординарец, обидчиво хлопая веками.

— Чего же ты стоишь? — рассердился Левинсон.

— Да что, товарищ командир, как куда ехать, счас же Морозку. Будто никого другого и в отряде нет…

Морозка нарочно сказал «товарищ командир», чтобы вышло официальной: обычно называл просто по фамилии.

— Может быть, мне самому съездить, а? — спросил Левин-сон едко.

— Зачем самому? Народу сколько угодно… Левинсон сунул пакет в карман с решительным видом человека, исчерпавшего все мирные возможности.

— Иди сдай оружие начхозу, — сказал он с убийственным спокойствием, — и можешь убираться на все четыре стороны. Мне баламутов не надо…

Ласковый ветер с реки трепал непослушные Морозкины кудри. В обомлевших полынях у амбара ковали раскаленный воздух неутомимые кузнечики.

— Обожди, — сказал Морозка угрюмо. — Давай письмо. Когда прятал за пазуху, не столько Левинсону, сколько себе пояснил:

— Уйтить из отряда мне никак невозможно, а винтовку сдать — тем паче. — Он сдвинул на затылок пыльную фуражку и сочным, внезапно повеселевшим голосом докончил: — Потому не из-за твоих расчудесных глаз, дружище мой Левинсон, кашицу мы заварили. По-простому тебе скажу, по- шахтерски.

— То-то и есть, — засмеялся командир, — а сначала кобенился… балда.

Морозка притянул Левинсона за пуговицу и таинственным шепотом сказал:

— Я, брат, уже совсем к Варюхе в лазарет снарядился, а ты тут со своим пакетом. Выходит, ты самая балда и есть…

Он лукаво мигнул зелено-карим глазом и фыркнул, и в смехе его — даже теперь, когда он говорил о жене, — скользили въевшиеся с годами, как плесень, похабные нотки.

— Тимоша! — крикнул Левинсон осоловелому парнишке на крыльце. — Иди овес покарауль: Морозка уезжает.

У конюшен, оседлав перевернутое корыто, подрывник Гончаренко чинил кожаные вьюки. У него была непокрытая, опаленная солнцем голова и темная рыжеющая борода, плотно скатанная, как войлок. Склонив кремневое лицо к вьюкам, он размашисто совал иглой, будто вилами. Могучие лопатки ходили под холстом жерновами.

— Ты что, опять в отъезд? — спросил подрывник.

— Так точно, ваше подрывательское степенство. Морозка вытянулся в струнку и отдал честь, приставив ладонь к неподобающему месту.

— Вольно, — снисходительно сказал Гончаренко, — сам таким дураком был. По какому делу посылают?

— А так, по плевому; промяться командир велел. А то, говорит, ты тут еще детей нарожаешь.

— Дурак… — пробурчал подрывник, откусывая дратву, — трепло сучанское.

Морозка вывел из пуни лошадь. Гривастый жеребчик настороженно прядал ушами. Был он крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив.

— Мишка-а… у-у… Сатана-а… — любовно ворчал Морозка, затягивая подпругу. — Мишка… у-у… божья скотинка…

— Ежли прикинуть, кто из вас умнее, — серьезно сказал подрывник, — так не тебе на Мишке ездить, а Мишке на тебе, ей-богу.

Морозка рысью выехал за поскотину.

Заросшая проселочная дорога жалась к реке. Залитые солнцем, стлались за рекой гречаные и пшеничные нивы. В теплой пелене качались синие шапки Сихотэ-Алиньского хребта.

Морозка был шахтер во втором поколении. Дед его — обиженный своим богом и людьми сучанский дед — еще пахал землю; отец променял чернозем на уголь.

Морозка родился в темном бараке, у шахты № 2, когда сиплый гудок звал на работу утреннюю смену.

— Сын. — переспросил отец, когда рудничный врач вышел из каморки и сказал ему, что родился именно сын, а не кто другой.

— Значит, четвертый… — подытожил отец покорно. — Веселая жизнь…

Потом он напялил измазанный углем брезентовый пиджак и ушел на работу.

В двенадцать лет Морозка научился вставать по гудку, катать вагонетки, говорить ненужные, больше матерные слова и пить водку. Кабаков на Сучанском руднике было не меньше, чем копров.

В ста саженях от шахты кончалась падь и начинались сопки. Оттуда строго смотрели на поселок обомшелые кондовые ели. Седыми, туманными утрами таежные изюбры старались перекричать гудки. В синие пролеты хребтов, через крутые перевалы, по нескончаемым рельсам ползли день за днем груженные углем дековильки на станцию Кангауз. На гребнях черные от мазута барабаны, дрожа от неустанного напряжения, наматывали скользкие тросы. У подножий перевалов, где в душистую хвою непрошенно затесались каменные постройки, работали неизвестно для кого люди, разноголосо свистели «кукушки», гудели электрические подъемники.

Жизнь действительно была веселой.

В этой жизни Морозка не искал новых дорог, а шел старыми, уже выверенными тропами. Когда пришло время, купил сатиновую рубаху, хромовые, бутылками, сапоги и стал ходить по праздникам на село в долину. Там с другими ребятами играл на гармошке, дрался с парнями, пел срамные песни и «портил» деревенских девок.

На обратном пути «шахтерские» крали на баштанах арбузы, кругленькие муромские огурцы и купались в быстрой горной речушке. Их зычные, веселые голоса будоражили тайгу, ущербный месяц с завистью смотрел из-за утеса, над рекой плавала теплая ночная сырость.

Когда пришло время, Морозку посадили в затхлый, пропахнувший онучами и клопами полицейский участок. Это случилось в разгар апрельской стачки, когда подземная вода, мутная, как слезы ослепших рудничных лошадей, день и ночь сочилась по шахтным стволам и никто ее не выкачивал.

Его посадили не за какие-нибудь выдающиеся подвиги, а просто за болтливость: надеялись пристращать и выведать о зачинщиках. Сидя в вонючей камере вместе с майхинскими спиртоносами, Морозка рассказал им несметное число похабных анекдотов, но зачинщиков не выдал.

Когда пришло время, уехал на фронт — попал в кавалерию. Там научился презрительно, как все кавалеристы, смотреть на «пешую кобылку», шесть раз был ранен, два раза контужен и уволился по чистой еще до революции.

Источник